КУЛЬТ ПОТРЕБЛЕНИЯ
Человек живет в искусственном мире культуры. Важная его часть — мир вещей. Он неразрывно связан с миром идей и чувств, человек осознает себя, свое положение в мире и в обществе по тому, какими вещами владеет и пользуется. Вещи — символы отношений. Воздействуя на отношение людей к вещам, можно изменить и их отношение к людям, к стране, к своей собственной жизни. Отношение людей к вещам — один из главных фронтов борьбы за души людей.
 
Последние двадцать лет граждане России были объектом небывало мощной и форсированной программы по созданию и внедрению в общественное сознание новой системы потребностей. В ходе этой программы сначала культурный слой и молодежь, а потом и основную массу граждан втянули в то, что называют «революцией притязаний», то есть добились сдвига к принятию российскими гражданами постулатов и стереотипов западного общества потребления.
 
Вспомним азы этой проблемы по близкому для нас источнику — марксизму, который вся наша интеллигенция изучала в вузах. Маркс писал: «Способность к потреблению является условием потребления… и эта способность представляет собой развитие некоего индивидуального задатка, некой производительной силы»[1]. С этим утверждением можно было бы согласиться, если бы не акцент на индивидуальности «некоего задатка». Этот акцент Марксу нужен, чтобы перейти к проблеме формирования капиталистического общества потребления, ибо другие общества Маркса, в отличие от нас, не интересуют.
 
В обыденном сознании укоренилось представление, что потребности даны человеку объективно, что они естественны. Человеку нужна пища, одежда, жилище и т. д. Слово «объективно» можно принять с оговорками — если учесть, что имеется в виду объективность социального бытия, выскочить далеко за рамки которого отдельный человек не может. Но «естественными» потребности человека считать никак нельзя. Это ошибочное представление.
 
На деле потребности являются явлением социальным, а не индивидуальным. Человек создан культурой, и его потребности — также продукт культуры. Биологические потребности человека как живого существа очень невелики. Точнее сказать, биологические потребности составляют в общем их спектре очень малую часть и даже “подавляются” культурой: большинство людей при бедствиях погибают от голода, но не становятся людоедами. На самых ранних стадиях развития человеческого общества люди жили собирательством и охотой. Материальные потребности у них были еще неразвиты, и на их обеспечение было достаточно потратить около двух часов в день. Это был «век изобилия», и люди имели много времени для досуга, который использовали, чтобы созерцать мир, совместно создавать большие мифологические системы и музыку, заниматься наскальной живописью.
 
Новые материальные потребности создавались обществом в его развитии как стимул для более интенсивного и продолжительного труда в выполнении общих задач. Они не были предписаны природой человека, а были обусловлены социально исходя из целей данного конкретного общества в данный исторический момент. Как писал Маркс, «потребности производятся точно так же, как и продукты и различные трудовые навыки».
 
В любом обществе круг потребностей меняется, идет обмен вещами и идеями с другими народами. Это создает противоречия, разрешение их требует развития и хозяйства, и культуры. Уравновешивают этот процесс разум и совесть людей, их исторический опыт, отложившийся в традиции. Любой народ, чтобы сохраниться, должен обеспечить безопасность «национального производства потребностей» от вторжения чужих «программ-вирусов». Обновление системы потребностей как части национальной культуры должно вестись в соответствии с критериями, которые нельзя отдавать на откуп «чужим».
 
Капитализм (рыночная экономика) — первая цивилизация, которая не может существовать без экспансии, как акула не может дышать, не двигаясь. 
Поэтому капитализм нуждается в непрерывном расширении и обновлении потребностей, чтобы жажда потребления становилась все более жгучей и ненасытной. У себя дома Запад создал тупиковую ветвь культуры — «общество потребления».
Это очень необычный тип бытия. Будучи одержимо идеей прогресса, индустриальное общество создавало все новые и новые вещи и налаживало их массовое производство. Изучение их потребления показало, что здесь кроется мощный способ господства. Возникла технология рекламы, позволяющая внушить людям страстное желание иметь ту или иную вещь (был обнаружен парадокс: «Ненужные вещи нужнее людям, чем нужные»). В молодом буржуазном обществе, в век Просвещения говорилось: «Я мыслю, значит, я существую». Сейчас, на нисходящей ветви жизненного цикла, в обществе потребления, говорят: «Иметь — значит быть».
 
Маркс пишет об этой заложенной в самом основании капитализма необходимости превращать людей в потребителей: «Во-первых, требуется количественное расширение существующего потребления; во-вторых, создание новых потребностей путем распространения уже существующих потребностей в более широком кругу; в-третьих, производство новых потребностей»[2].
 
Более того, он писал, что и сформированный в культуре буржуазного общества рабочий — такой же ненасытный потребитель, как и капиталист, и его потребности ограничены только доходом: «Рабочий, однако, не связан ни определенными предметами, ни определенным способом удовлетворения потребностей. Круг его потребления ограничен не качественно, а только количественно. Это отличает его от раба, крепостного и т. д.»[3]. В это «и т. д.» входят трудящиеся любого традиционного общества, в том числе советского — они отличались от рабочего в обществе потребления. Советские трудящиеся — вплоть до перестройки.
 
Быстрое изменение системы потребностей (и материальных, и духовных) толкает общество к революционному изменению жизнеустройства, вплоть до самоотречения народа. Оно и порождает смуты как самые тяжелые кризисы. Маркс определенно и прозорливо писал о буржуазной революции, разрушающей «старые режимы»: «Революции нуждаются в пассивном элементе, в материальной основе. Теория осуществляется в каждом народе всегда лишь постольку, поскольку она является осуществлением его потребностей… Радикальная революция может быть только революцией радикальных потребностей»[4].
 
Для нас важен тот факт, что буржуазное общество создало целую индустрию производства потребностей на экспорт. Именно навязывание другому народу специально созданной, наподобие боевого вируса, системы потребностей является одним из главных средств ослабления и подчинения этого народа. Потребности стали интенсивно экспортироваться Западом через разные механизмы — грубо говоря, и с помощью кино, и с помощью канонерок (теперь авианосцев).
 
Так, например, англичане произвели захват Китая в ХIХ веке. Все попытки соблазнить китайцев западными товарами были безуспешны: от имени императора послов и купцов благодарили за подарки и хвалили эти «занимательные штучки», но отвечали, что надобности в них у китайцев нет. Англичанам пришлось вести тяжелые войны, чтобы заставить Китай разрешить на его территории торговлю опиумом, который для этого стали производить в Индии. С этого и началось — с сильного наркотика, потом пошли в ход более слабые (граммофоны, чайники со свистком и пр.). Как известно, «животное хочет того, в чем нуждается, а человек нуждается в том, чего хочет».
 
Различные страны по-своему и в разной степени закрывались от этого экспорта, сохраняя баланс между структурой потребностей и теми реально доступными ресурсами для их удовлетворения, которыми они располагали. При ослаблении этих защит ниже определенного порога происходит, по выражению Маркса, «ускользание национальной почвы» из-под производства потребностей, и они начинают полностью формироваться в центрах мирового капитализма. По замечанию Маркса, такие общества, утратившие свой культурный железный занавес, можно «сравнить с идолопоклонником, чахнущим от болезней христианства»: западных источников дохода нет, западного образа жизни создать невозможно, а потребности западные. Это и есть слаборазвитость.
 
Советский востоковед В.В. Крылов пишет о феномене слаборазвитости: «Вызванные к жизни не столько убогим состоянием местной системы работ, сколько развитыми формами современного производства в центрах мирового прогресса, новые потребности развивающихся обществ не могут ни качественно, ни количественно быть удовлетворены за счет тех ресурсов, которые предоставляет в их распоряжение местная система работ»[5].
 
Он добавляет важную вещь, объясняющую, почему такие «идолопоклонники» вынуждены вечно быть подавленными, чахнущими: «Удовлетворение новых потребностей, если оно вообще когда-нибудь осуществляется хотя бы для отдельных слоев такого общества, наступает именно тогда, когда эти потребности под могучим воздействием извне уже сменились еще более новыми… Они переживают мучительный процесс поиска выхода из создавшегося положения, сопровождающийся всплесками идеологического и социального брожения»[6].
 
В «Коммунистическом Манифесте» Маркса и Энгельса сказано: «Буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства и бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в цивилизацию все, даже самые варварские, нации. Низкие цены ее товаров — вот та тяжелая артиллерия, с помощью которой она разрушает все китайские стены и принуждает к капитуляции самую упорную ненависть варваров к иностранцам. Под угрозой вымирания она заставляет все народы ввести у себя то, что она называет «цивилизацией», т. е. самим стать буржуазными. Одним словом, она создает мир по своему образу и подобию»[7].
Таким образом, «экспорт потребностей» — одно из важных средств в войне цивилизаций.
«Слаборазвитость» и есть такое состояние культуры, когда элита становится «компрадорской», т. е. тратит национальные ресурсы на покупку заграничных товаров для собственного потребления, а массы с таким положением соглашаются, потому что надеются вкусить хоть немного от заграничных благ.
 
Процесс внедрения «невозможных» потребностей протекал в СССР начиная с 1960-х годов, когда ослабевали указанные выше культурные защиты против внешнего идеологического воздействия. Эти защиты были обрушены обвально в годы перестройки под ударами всей государственной идеологической машины. И прежде всего культ личного потребления был воспринят элитой, в том числе интеллигенцией (подавляющее большинство «новых русских» имеют высшее образование). Это уже само по себе говорит о поражении сознания.
 
При этом новая система потребностей, которая вслед за элитой была освоена населением, была воспринята не на подъеме хозяйства, а при резком сокращении местной ресурсной базы для их удовлетворения. Это породило кризис культуры и быстрый регресс хозяйства — с одновременным распадом системы солидарных связей. Монолит народа рассыпался на кучу песка, зыбучий конгломерат мельчайших человеческих образований — семей, кланов, шаек. Ставшие одинокими люди впадают в аномию. Ясно, что уже первые, еще неосознанные сдвиги в мировоззрении нашей интеллигенции к западному обществу потребления породили враждебное отношение к непритязательности потребностей советского человека.
 
Смутная мечта советских интеллектуалов о капитализме наталкивалась на непритязательность как иммунитет против соблазнов капитализма. В 1970-е годы, когда начались частые и плотные контакты наших обществоведов с либеральной гуманитарной интеллигенцией Запада, легко сложились два духовных ресурса: подсознательная, вошедшая в плоть и кровь либерала установка на «создание и расширение потребностей» с революционной ненавистью к «старым режимам».
 
Но вместо того чтобы рационально разобраться в этих своих духовных импульсах, оценить их разрушительный потенциал для культуры того общества, в котором наша интеллигенция жила (и без которого она как интеллигенция и не может жить!), наш образованный слой перековал эти импульсы в иррациональную, фанатическую ненависть к «совку». Из нее и выросла программа по слому присущей советскому обществу структуры потребностей и собственного ритма ее эволюции.
 
Это не какая-то особенная проблема России, хотя нигде она не создавалась с помощью такой мощной технологии. Начиная с середины ХХ века потребности стали интенсивно экспортироваться Западом в незападные страны через механизмы культуры. В ходе довольно длительной культурной кампании (с 1970-х годов и очень интенсивно с середины 1980-х годов) в наше общество были импортированы и внедрены в сознание потребности, якобы удовлетворенные на Западе. При помощи прямых подлогов и недоговоренностей было создано также убеждение, что этот комплекс потребностей может быть удовлетворен и в России — надо только «перестроить» наш дом, главные структуры жизнеустройства.
 
В дальнейшем это убеждение не подтвердилось и превратилось в более хищную, но реалистичную формулу: «кое-кто в России может потреблять так же, как на Западе». Но потребности остались у большинства, они обладают большой инерцией. Масса людей стала вожделеть западных стандартов потребления и считать их невыполнение в России невыносимым нарушением «прав человека». Так жить нельзя! — вот клич человека, страдающего от невыполнимых притязаний. Чтобы получить шанс, пусть эфемерный, на обладание вещами «как на Западе», надо было сломать многие устои российской цивилизации, отбросить многие заданные ею нравственные ограничения. Реальность нам известна: дом «перестроили» так, что отдали хозяйство на поток и разграбление. За годы реформы в России в три раза сократилось число тракторов и в три раза увеличилось число личных легковых автомобилей.
 
Сейчас в России продолжается большая программа по превращению наших граждан в чахнущих аборигенов, начатая в перестройку. В ноябре 2000 года президент В.В. Путин, выступая перед студентами Новосибирского государственного университета, сказал, что России «необходимо открыть границы. При этом части российских производителей станет неуютно под давлением более качественной и дешевой зарубежной продукции» («Вечерний Новосибирск», 17 ноября 2000 года). Далее он пояснил, что идти по этому пути необходимо — иначе «мы все вымрем, как динозавры».
 
Это суждение почти буквально повторяет формулу из «Коммунистического Манифеста»: внушив страх перед «угрозой вымирания без западных товаров», буржуазия заставит наш народ ввести у себя то, что она называет «цивилизацией», т. е. самим стать буржуазными. Одним словом, она создаст Россию по тому образу и подобию, какой желает.
 
Тут Маркс ошибся, а В.В. Путин отнесся к нему некритически. «Китайские стены» буржуазия разрушала не товарами, а самой обычной артиллерией и подкупом элиты, а динозавры вымерли не от нехватки западных товаров, а от холода. Нам такая участь тоже грозит: не от нехватки иномарок, а от кризиса теплоснабжения.
В прошлом сильнейшим барьером, защищавшим местную («реалистичную») систему потребностей, были сословные и кастовые рамки культуры.
Таким барьером, например, было закрыто крестьянство в России. Крестьянину и в голову бы не пришло купить сапоги или гармонь до того, как он накопил на лошадь и плуг, — он ходил в лаптях. Так же в середине ХХ века было защищено население Индии и в большой степени Японии. Позже защитой служил мессианизм национальной идеологии (в СССР, Японии, Китае). Были и другие защиты — у нас, например, осознание смертельной внешней угрозы, формирующей потребности «окопного быта».
 
Сейчас этих защит нет, и положение изменилось. Вот выводы социологов (2010 г.): «Обобщение полученных данных позволило сделать вывод о том, что в молодежной среде стали доминировать престижно — потребительские установки и ориентации. Их преобладание во многих отношениях стало естественной реакцией молодежи на реализацию стратегии внедрения рыночных (и квазирыночных) принципов в экономику. В результате в 1990-е годы в сознании значительной части молодежи стал утверждаться когнитивно-ценностный диссонанс, который проявился в противоречии между личными смысло-жизненными ориентациями и установками, предлагаемыми нестабильным обществом в качестве универсальных норм поведения»[8].
 
К аналогичному выводу привели исследования ценностных установок подростков (старшеклассников): «Рассмотренные тенденции показывают, что школа из института воспитания и обучения неизбежно превращается в один из институтов потребления. Проблема эта отнюдь не только российская; она для нашей школы — импортный продукт, результат переноса на отечественную почву западных (американских прежде всего) идеологем. Социологические опросы в США показывают, что 93% девочек-подростков называют шоппинг в качестве своего любимого занятия; порядка 60% студентов колледжей, говоря о жизненных ценностях, самым важным считают зарабатывание большого количества денег; в Вашингтонском университете, отвечая на вопрос «Что для вас самое важное в жизни?», 42% ответили «хорошо выглядеть», 18% — «быть всегда пьяным» и только 6%(!) — «получить знания о мире»[9].
Этот сдвиг в культуре и есть источник аномии — отказ от гражданских и нравственных норм в пользу гедонистических и потребительских притязаний.
Этот вид аномии и придал легитимность доктрине реформ, в результате которых множество людей не могут удовлетворить даже самые обычные, традиционные жизненные потребности. Но при этом и несбыточные потребности у них сохранились! И оттого, что несбыточность их очевидна, но в то же время отвергается сердцем, люди испытывают сильный стресс, который и разрушает структуры сознания и производит аномию. «Хочу “форд» любой ценой!” — это коверкает душу, толкает к разрыву со здравым смыслом и с совестью. Многие не выдерживают и скатываются к принятию принципа «Человек человеку волк». Рушатся солидарные связи, соединявшие население в народ. Если «форд» надо заполучить «любой ценой», то не жалко продать ни Курильские острова, ни русских девушек в публичные дома, ни ракеты «игла» Басаеву. И люди, и отдельные чиновники, и целые организации становятся подобны наркоману, который тащит из дому, — какая уж тут суверенная демократия. Не может быть суверенитета у тех, кто клянчит займы и кредиты, а вместо тракторов производит «форд-фиесту».
 
Когда идеологи и «технологи» планировали и проводили эту акцию, они преследовали, конечно, конкретные политические цели. Но удар по здоровью страны нанесен несопоставимый с конъюнктурной задачей — создан порочный круг угасания народа. Система потребностей, даже при условии ее более или менее продолжительной изоляции, обладает инерцией и воспроизводится, причем, возможно, во все более уродливой форме. Поэтому, даже если бы удалось каким-то образом вновь поставить эффективные барьеры для «экспорта соблазнов», внутреннее противоречие не было бы разрешено. Ни само по себе экономическое «закрытие» России, ни появление анклавов общинного строя в ходе нынешней ее архаизации не подрывают воспроизводства «потребностей идолопоклонника». Таким образом, у нас есть реальный шанс «зачахнуть», превратившись в слаборазвитое общество.
 
Возникает вопрос, не оказались ли мы в новой «экзистенциальной» ловушке — как и перед революцией начала ХХ века? До начала ХХ века почти 90% населения России жили с уравнительным крестьянским мироощущением («архаический аграрный коммунизм»), укрепленным Православием (или уравнительным же исламом). Благодаря этому культуре было чуждо мальтузианство, так что всякому рождавшемуся было гарантировано право на жизнь.
 
Даже при том низком уровне производительных сил, который был обусловлен исторически и географически, хватало ресурсов для жизни растущему населению. В то же время было возможно выделять достаточно средств для развития культуры и науки — создавать потенциал модернизации. Это не вызывало социальной злобы вследствие сильных сословных рамок, так что крестьяне не претендовали на то, чтобы «жить как баре».
 
В начале ХХ века под воздействием импортированного зрелого капитализма это устройство стало разваливаться, но кризис был разрешен через революцию. Она сделала уклад жизни более уравнительным и в то же время производительным.
Жизнь улучшалась, но баланс между ресурсами и потребностями поддерживался благодаря сохранению инерции «коммунизма» и наличию психологических и идеологических защит против неадекватных потребностей.
На этом этапе, так же как раньше в культуре не было мальтузианства и стремления к конкуренции, так что население росло и осваивало территорию.
 
В 1970–1980-е годы большинство населения обрело тип жизни «среднего класса». В массовом сознании стал происходить сдвиг от советского коммунизма («архаического крестьянского») к социал-демократии, а потом и к либерализму. В культуре интеллигенции возник компонент социал-дарвинизма и соблазн выиграть в конкуренции. Из интеллигенции социал-дарвинизм стал просачиваться в массовое сознание. Право на жизнь (например, в виде права на труд и на жилье) стало ставиться под сомнение — сначала неявно, а потом все более громко. Положение изменилось кардинально в конце 1980-х годов, когда это отрицание стало основой официальной идеологии.
 
Одновременное снятие норм официального коммунизма и иссякание коммунизма архаического (при угасании Православия) изменили общество так, что сегодня, под ударами реформы, оно впало в демографический кризис, обусловленный не только и не столько социальными, сколько мировоззренческими причинами. И одна из важнейших причин этого класса — аномия, массовый отказ от ответственности за будущее, а конкретнее, от ответственности за своих детей. В ходе реформы в России доля детей, рожденных вне брака, достигла трети! В 2002 году число браков в расчете на 1 тыс. человек превышало число разводов только на 1, т. е. в среднем распалась одна семья на каждую возникшую. Большая часть детей, оставленных отцами, растет в бедности и лишена многих благ, которые дает полная семья. Выпавшая им тяжелая доля неизбежно удерживает женщин от рождения ребенка, которого она не сможет защитить от горя.
 
Еще немного продолжится эта демографическая катастрофа — и новое население России ни по количеству, ни по типу сознания и мотивации уже не сможет не только осваивать, но и держать территорию. Оно начнет стягиваться к «центрам комфорта», так что весь облик страны будет быстро меняться. Эти проекты уже разрабатываются, предлагаются и благосклонно оцениваются в правительстве.
 
Таким образом, опыт последних десяти лет заставляет нас сформулировать тяжелую гипотезу: русские могли быть большим народом и населять Евразию с одновременным поддержанием высокого уровня культуры и темпом развития только в двух вариантах. Или в традиционном обществе, при комбинации Православия с аграрным коммунизмом и феодально-общинным строем; или в модернизированном промышленном обществе при комбинации официального коммунизма с большевизмом и советским строем. При капитализме, хоть либеральном, хоть криминальном, они стянутся в небольшой народ Восточной Европы с утратой статуса державы и высокой культуры.
 
Переход к импортированным из иного общества «несбыточным» потребностям — это социальная болезнь. Болезнь эта страшна не только страданиями, но и тем, что порождает порочный круг, ведущий к саморазрушению организма. Разорвать этот круг нельзя ни потакая больному: частично удовлетворяя его несбыточные потребности за счет сограждан, — ни улучшая понемногу «все стороны жизни». Противоречие объективно чревато катастрофой — раскол общества и расщепление каждой личности создают напряжение, которое может разрядиться и ползучей  («молекулярной») гражданской войной, и войнами нового, незнакомого нам типа. России грозит гражданская война «постмодерна», порожденная «революцией притязаний».
 
Исход зависит от того, сможет ли та часть интеллигенции, что осознала опасность и сохранила силы для действия, собрать осколки культурного ядра России, чтобы составить из них то зеркало, в котором каждый из нас сможет увидеть себя как судьбу, как частицу судьбы народа. Тогда будет у нас шанс испытать катарсис, вспомнить свой долг перед нашими мертвыми и нашими потомками — и начать восстанавливать свой дом, хотя бы уже с землянки и барака.
 
[1] Маркс К. Экономические рукописи 1857–1859 годов // Соч. Т. 46, ч. II. С.221.
[2] Маркс К. Экономические рукописи 1857–1859 годов // Соч. Т. 46, ч. I. С. 385.
[3] Там же. С. 235.
[4] Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение // Соч. Т. 1, с. 423–424.
[5] Крылов В.В. Теория формаций. М.: Восточная литература. 1997.С.101
[6] Там же. С.104.
[7] Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии // Соч. Т. 4.
[8] Бабинцев В.П., Реутов Е.В. Самоорганизация и «атомизация» молодежи как актуальные формы социокультурной рефлексии // СОЦИС. 2010. № 1.
[9] Хагуров Т.А. Образование в стиле «пепси» (полемические заметки) // СОЦИС. 2010. № 7.