Извилистые пути прогресса
Однородный мир неоднородных государств.
 
Рейн Мюллерсон – профессор права, декан юридического факультета Таллинского университета, ранее – профессор Королевского колледжа в Лондоне. Его книга «От теорий демократического мира к смене режимов» выйдет в 2013 году.
 
Резюме: Очевидную опасность сегодня представляет мировой рынок, никак не ограниченный демократическим контролем. Именно он становится «Большим братом», посягающим на свободу личности – пусть не так явно и непосредственно, как это делает государство, но не менее подло.

Начало XXI века, похоже, ознаменует поворотный момент в истории. Среди экономических, политических и других осязаемых факторов, свидетельствующих о наступлении перелома, можно указать на количественный и качественный рост книг и изданий, в которых исследуются события, тенденции и общая динамика мировых процессов. Многие из них призваны доказать, что когда история резко меняет ход, происходящее обретает смысл, только если анализировать его в длительной перспективе.

Сегодня, когда мир по существу стал глобальной деревней, мы наблюдаем два противоречивых, конкурирующих между собой и даже нейтрализующих друг друга процесса: мир в целом все более и более однороден, тогда как большинство отдельных обществ все менее целостны. Глобализация и особенно волны миграции как одно из ее проявлений, будучи источником гомогенизации в мире, одновременно усугубляют сложность и диверсификацию отдельных обществ. Становясь одним взаимосвязанным целым, мир в растущей степени делается неуправляем. Все чаще наши сознательные поступки провоцируют непредвиденные и непреднамеренные последствия.

Помимо спонтанной гомогенизации, в истории встречались и осознанные попытки сделать мир более однородным. К этому стремились христианство и ислам – либо путем завоеваний, либо посредством миссионерской деятельности. Идеи Просвещения, основанные на вере в универсальность разума и его конечное торжество, не раз побуждали людей переделать окружающую их реальность по тщательно разработанной схеме. Марксизм стал наиболее яркой эманацией Просвещения. Исторический детерминизм объединился с волюнтаризмом: обнаружив железные законы, которые должны были полностью эмансипировать человека, марксисты поставили перед собой задачу облегчить муки рождения нового мира. Либерально-демократическое представление также основано на сочетании детерминистских и волюнтаристских элементов; оно уходит корнями в иудейско-христианское мировоззрение и особенно в наследие эпохи Просвещения.

Методологически эти два течения близки. Будучи уверенными, что рано или поздно все общества эволюционируют в направлении либеральной демократии и свободного рынка, многие либеральные демократы также считают своим долгом помочь другим обществам приблизить свою неизбежную судьбу. Эти убеждения особенно сильны в англосаксонских странах, где полагают, что другие государства почти неизбежно будут следовать в этом кильватере, чтобы не оказаться выброшенными, по выражению Маркса, на свалку истории.
 
Рынок против демократии

Глобализация таит в себе опасности. Вполне может случиться, что отдельным странам придется ее ограничивать – по крайней мере в некоторых аспектах, чтобы ответить на новые вызовы. Хотя до сих пор главным двигателем универсализации мира, а также основным бенефициаром этого процесса был Запад, такое положение не продлится вечно. В истории человечества еще не было такой политической или экономической системы, империи или великой державы, господство которой не пришло бы к концу.

Фрэнсис Фукуяма пишет, что «либеральная демократия – это идеология по умолчанию в большей части современного мира, потому что она отвечает стремлениям определенных социально-экономических структур». Однако глобализация и развитие технологий размывают относительную силу среднего класса – главного столпа либеральной демократии. В обществах растет расслоение, и они становятся все более поляризованными. С точки зрения Фукуямы, эта тенденция подрывает структуру, на которой основана либерально-демократическая идеология и практика.

По мере углубления глобализации все более очевидны недостатки либеральной демократии. Современная демократия формировалась параллельно с так называемыми национальными государствами, развиваясь и процветая вместе с ними. Исторически существовала положительная связь между демократией и национализмом. Однако сегодня большинство обществ все более многонациональны, в них сосуществует множество культур и религий. Национализм перестает играть освободительную роль, его влияние становится в возрастающей степени негативным.

Кроме того, институты современной демократии, сформировавшиеся во времена национального государства и адаптированные к нему, непригодны для выстраивания международных отношений и оказываются недейственными, когда размывается четкое деление на внешнюю и внутреннюю политику. Большинство граждан стран ЕС постоянно жалуются на отчуждение европейских организаций и учреждений от потребностей простых людей, на дефицит демократии внутри Евросоюза. Существует обратная связь между властью и эффективностью международных организаций, с одной стороны, и их «демократическими» полномочиями, с другой. Чем более «демократична» международная организация, тем меньше у нее авторитета и влияния. Внутри ООН самым действенным и могущественным органом является Совет Безопасности, в котором всего пять постоянных членов.

Помимо кризиса либеральной демократии, обостряется кризис капитализма. Свободный рынок и либеральная демократия – явления, предполагающие друг друга, – также находятся в постоянном соперничестве. Чем свободнее рынок, тем острее экономическое неравенство; чем больше неравенство, тем меньше демократии, и наоборот. Уверенная в себе демократия почти неизбежно обуздывает рынок и ограничивает рыночные свободы. Экономическое неравенство обязательно увеличивает и неравенство политическое, и наоборот. После Второй мировой войны многие западноевропейские страны нашли лекарство против перегибов дикого капитализма в виде «государства всеобщего благоденствия», которому, как казалось, удалось нащупать удовлетворительный баланс между свободой, равенством и братством. Однако сегодня национальное государство и национальная рыночная экономика – две колыбели прав человека и демократии – переживают радикальные перемены. Государство утратило способность не только контролировать международные финансовые потоки, но и защищать собственное население от негативных последствий колебаний на глобальных рынках. Необузданный мировой рынок имеет тенденцию низводить защиту социально-экономических прав до уровня низшего общего знаменателя (например, дешевый труд и более продолжительный рабочий день во многих азиатских обществах оказывают влияние на уровень занятости и социальную защищенность в странах ОЭСР).

Процесс глобализации также негативно влияет на политические права. Неспособность демократически избранных правительств защищать избирателей от вызовов мировой экономики означает снижение эффективности и дееспособности демократии. В глобальном мире капитал выигрывает от «гонки на дно», то есть перемещается в места с самой низкой стоимостью труда, тем самым приводя к ослаблению систем социальной безопасности в более богатых странах. К таким же последствиям приводит рост миграции из бедных регионов в более богатые. А когда к власти приходят социал-демократические или социалистические партии, они не в состоянии продолжать политику государства всеобщего благоденствия. Идеи правых и правоцентристских партий, которые до недавнего времени рекламировались как панацея от всех социально-экономических зол, обанкротили западный мир, а левые и левоцентристы не способны предложить ответ на сегодняшние вызовы.

Существуют ли жизнеспособные альтернативы?

Правомочен ли вопрос: куда движется мир? Сам факт его постановки подразумевает наличие одного и того же направления, линейную эволюцию к единой цели. Перемещение силы и богатства с Запада на Восток, наверное, так же неизбежно в XXI веке, как и с Востока на Запад в XIX веке. Быстрое усиление Китая и рост экономического потенциала Бразилии, России, Турции, Вьетнама вкупе с более ранними экономическими чудесами азиатских тигров побудили некоторых авторов писать, нередко с опаской, об авторитарном капитализме в качестве возможной модели будущего. Израильский стратег Азар Гат отмечает, что авторитарные капиталистические государства в лице Китая и России могут являть собой жизнеспособную альтернативу. А один из самых красноречивых критиков всех видов капитализма Славой Жижек предупреждает, что «вирус этого авторитарного капитализма (придуманного Дэн Сяопином и Ли Куан Ю) медленно, но верно распространяется по миру». Для некоторых обществ, таких как Китай или даже Россия, какая-то форма авторитарного капитализма может надолго стать моделью развития, тогда как европейские страны, вероятно, продолжат экспериментировать с разными формами либерально-демократической рыночной экономики.

Выбор модели зависит от различных факторов, таких как история, религия, занимаемая территория, география и демография. Однако те самые азиатские тигры стали менее авторитарными и более демократичными обществами. Как отмечаетКишор Махбубани, хотя Китай остается «политически закрытым обществом», «в общественном и интеллектуальном отношении он все более открыт». Пекин экспериментирует с политическими реформами, хотя очень медленно и осторожно, и в этом он абсолютно прав. Сам Азар Гат отмечает, что «институционально режим в Китае постоянно расширяет свою базу, вовлекая бизнес-элиты в партию, демократизируя ее, экспериментируя с разными формами народного участия, включая выборы в сельские и городские советы, опросы общественного мнения и группы для тематического опроса. Все это нужно китайскому правительству для того, чтобы держать руку на пульсе общественных настроений». Эта тенденция важна, но она не обязательно благоприятна для Запада. Едва ли более демократичный Китай будет послушно выполнять волю Запада или отвечать его интересам. Демократия там будет, конечно, иметь ярко выраженные «китайские особенности».

Эволюция Турции при правительстве Реджепа Тайипа Эрдогана и его Партии справедливости и развития вполне может послужить примером для других мусульманских стран. Сочетание там рыночной экономики, ислама и демократии не похоже на западные либеральные образцы, которым Анкара пыталась подражать в стремлении присоединиться к Евросоюзу. Самьюэл Хантингтон прозорливо предсказывал еще несколько лет назад, что «в какой-то момент Турция может быть готова отказаться от унизительной и обескураживающей роли попрошайки, умоляющей о членстве в западном сообществе, и вернуться к более впечатляющей и возвышенной исторической роли в качестве главного переговорщика от имени мусульманского мира и антагониста Запада». Похоже, что это время наступило. Турция не только добилась успехов в экономике и стала проводить намного более самоуверенную и независимую внешнюю политику; она стала больше похожа на саму себя в прошлом. Конечно, следует приветствовать стремление отдельных людей и обществ к успеху и повышению качества жизни, в том числе и за счет перенимания чужого опыта. Но если при этом приходится отказываться от исторической индивидуальности, во внутриполитической жизни накапливается заряд острых противоречий.

Сегодня мы видим три конкурирующих и борющихся друг с другом формы капитализма: либерально-демократическая система англо-саксонского типа, социал-демократическое устройство скандинавского типа и государственный капитализм, типичными представителями которого являются Китай и Россия. Возможно, Восток постепенно будет становиться все более либеральным и демократичным, тогда как Западу, чтобы обуздать и взять под контроль рыночную стихию, придется укреплять роль государства во внутренней и внешней политике.Сергей Караганов назвал это «практической реализацией постмодернистской теории сближения». Правда, термин «больший авторитаризм» неточно отражает то, что нужно Западу для успешной конкуренции с усиливающимся Востоком. Скорее можно говорить о большем коллективизме вместо прославления воинствующего индивидуализма в трактовке Айн Рэнд; о том, чтобы права уравновешивались обязанностями; о большей роли государства – не только как распределителя богатства, но и как защитника граждан от негативных рыночных тенденций. Чарльз Капчан предсказывает, что «поднимающиеся державы, скорее всего, будут двигаться к современности каждая своим уникальным путем. Это станет гарантией не только многополярности, но и политического многообразия будущего мира, а также того, что формирующийся мир неизбежно будет состоять из множества разных режимов. Впереди нас ожидает значительное политическое разнообразие, а не однородность по западному образцу».
 
Мало шведов для демократии


Современные общества состоят из трех основных взаимозависимых компонентов: политической и экономической системы и гражданского общества. В идеале ни один из них не должен доминировать. В неолиберальных демократиях, особенно в Соединенных Штатах, экономика занимает командные высоты, а целью является «маленькое государство», то есть ограниченное вмешательство в пространство рынка. Сегодня фактически нет стран, где гражданское общество доминировало бы над двумя другими составными частями; повышение его роли, возможно, свидетельствовало бы о прогрессивном развитии любой нации. Когда доминирует политический императив, существует угроза возникновения диктаторских режимов, тогда как при примате экономики существует опасность того, что возобладает принцип «победитель получает все». Попытки же ослабить роль государства грозят привести не к демократии, а к анархии.

Государство является центральным элементом любой политической системы. Согласно традиционной марксистской теории, это часть надстройки, тогда как базисом служат экономические отношения. Хотя критики Карла Маркса чрезмерно упрощали его воззрения, обвиняя его в экономическом детерминизме, нет сомнений в том, что Маркс и тем более «официальный» марксизм верили, что в конечном итоге экономические отношения оказывают определяющее влияние на другие сферы функционирования общества. Сегодня справедливость этого марксистского постулата все больше проявляется в либерально-демократических странах.

При всем при том гражданское общество в силу его консервативности, инертности, меньшей подверженности переменам зачастую определяет темпы и характер трансформации. Без общественных изменений невозможны никакие политические и экономические преобразования, либо они оказываются искаженными или неустойчивыми. Недавние смены режимов в Азии, Северной Африке или на Ближнем Востоке – это попытки экспортировать западные политические и экономические системы в социумы, где гражданское общество либо отсутствует, либо жестоко подавляется, либо сильно отличается от западного. Вот почему подобный экспорт часто заканчивается хаосом и анархией, а не демократией. Вместо рынков, основанных на власти закона, возникают феодальные рынки, где все прибыльные предприятия находятся под контролем силовиков или властных лидеров. Хотя формально западные политические и экономические принципы можно относительно легко насадить в восточной среде, в отсутствии адекватного, восприимчивого гражданского общества они принимают искаженные формы.

Апогеем попыток навязанной трансформации стала практика продвижения демократии, получившая широкое распространение в начале XXI века. Если не существует внутренних условий для появления либеральной демократии и особенно для ее устойчивости в конкретной стране, Европейский союз, Вашингтон, НАТО, ОБСЕ в одиночку или все сообща, сформировав «коалицию доброй воли», поддерживают «прогрессивные» режимы, направляя их к либеральной демократии. Справедливости ради надо признать, что есть правительства, международные и прочие организации, которые, выполняя кропотливую и обычно неблагодарную работу, действительно содействуют постепенной демократизации и модернизации. Однако это может быть только длительным и сложным процессом. При отсутствии достаточных внутренних факторов никакие внешние усилия не увенчаются успехом, а, возможно, дадут и противоположный результат.

Взять хотя бы волну, поднятую «арабской весной», которая была направлена на то, чтобы смести прежние режимы. Подобно «цветным революциям», у этого движения также имелись внутренние причины, хотя внешние факторы играли немаловажную роль. Один из «весенних» уроков, вне сомнения, заключается в том, что внешнее вмешательство усугубляет, а не улучшает положение. Главное правило – не покровительствовать диктаторам, но и не подрывать их режим искусственно. Антизападные настроения часто становятся реакцией на политику самих стран Запада, направленную на поддержку угодных ему сил. Так было раньше: Куба Фиделя Кастро и Иран под руководством аятолл – это реакция на поддержку Вашингтоном режимов Батисты и Резы Пехлеви. Точно так же не стоит обольщаться, что потом будет иначе: народы Ирака и Афганистана едва ли тепло вспомнят тех, кто освободил их от Саддама Хусейна или «Талибана».

Исламизация некоторых ближневосточных стран вследствие «арабской весны» неизбежна и потенциально благотворна для народов этого региона – лучше раньше начать долгий и мучительный процесс эволюции в направлении более свободного общества. Вполне возможно, что когда Запад перестанет учить Восток, как ему жить, и поможет беспристрастно разрешить израильско-палестинский конфликт, который многие считают лакмусовой бумажкой для отношений между Западом и Востоком, западные и мусульманские страны смогут развить добрососедские и равноправные отношения. После первого раунда парламентских выборов в Египте Бобби Гош выступил с интересным комментарием: «Оказалось, что исламисты понимают демократию гораздо лучше, чем либералы». Действительно, в стране, не имеющей либеральных традиций, демократия не приведет либералов к власти. Мы видим, что Турция может сочетать политический ислам с демократией; почему бы Египту или другим мусульманским странам не последовать ее примеру? На Ближнем Востоке подобное сочетание будет, конечно, иметь лучшие перспективы, нежели либеральная демократия.

Амитай Эциони в своей книге «Безопасность превыше всего: для силовой, нравственной внешней политики» описывает некоторые нетрадиционные и неочевидные проблемы взаимоотношений между «воинами» и «проповедниками». Большинство людей в странах Востока не являются «воинами», готовыми прибегнуть к насилию для пропаганды своих ценностей, но они и не либеральные демократы. «Нелиберальные умеренные» в большинстве случаев отвергают насилие, но это не значит, что они «благожелательно относятся к либерально-демократическому режиму или к полноценной программе прав человека». Во многих странах именно таково абсолютное большинство, с ним необходимо работать, не делая ставку лишь на тонкий слой либералов, которые не имеют легитимности внутри собственных обществ. Попытка обратить «нелиберальных, но умеренных людей» в либеральных демократов не только тщетна, но и контрпродуктивна. Томас Фридман однажды задал неудобный вопрос по поводу демократизации некоторых обществ, оставив его без ответа: «Был ли Ирак той страной, какой он был, потому что Саддам был тем, кем он был? Или же Саддам был тем, кем он был, потому что Ирак был той страной, какой он был?»

Уильям Салливан, американский посол в Тегеране при администрации Картера, написал, оглядываясь назад и анализируя имевшие место события: «Сверху донизу Иран был и остается гораздо более сложным обществом, чем думают многие наши политики и стратеги. При отсутствии такого понимания упрощенческая политика, какими бы благородными мотивами она ни руководствовалась, часто терпит провал». Он добавил, что в ответ на его довольно дипломатичные высказывания о демократии в Иране шах «обычно говорил, что хотел бы быть королем Швеции, если бы только у него в стране жили одни шведы». Большинству ближневосточных обществ не хватает шведов для того, чтобы демократия пустила корни.
Движемся к нормативному синтезу?

Вернемся теперь к началу: мир в целом все более однороден, тогда как большинство отдельных обществ быстро обретают разнородность. Этциони отметил важную особенность: «Мир фактически движется к новому синтезу между уважением к правам и выбору личности на Западе и уважением к общественным обязанностям на Востоке; поглощенностью Запада вопросами автономии и озабоченностью Востока по поводу общественного порядка; юридическим и политическим равноправием Запада и авторитаризмом Востока». Искусственно ускорять приближение большей однородности – опасно и контрпродуктивно, идет ли речь о либеральной демократии, исламском халифате или синоцентричной системе. В равной мере неразумно и почти невозможно пытаться остановить эти процессы. Что мы как род человеческий в лице государств, международных организаций, групп гражданского общества, руководителей бизнеса и отдельных граждан действительно можем делать, так это попытаться управлять данными процессами, снижать риски.

Сегодня наиболее реалистичной и непосредственной угрозой является отнюдь не оруэлловский Большой Брат или Левиафан. Не избыток силы и стабильности, а слабая государственность или ее полный крах повсеместно становятся главной причиной человеческих страданий. Очевидную опасность представляет мировой рынок, никак не ограниченный демократическим контролем. Именно он становится «Большим Братом», посягающим на свободу личности – пусть не так явно и непосредственно, как это делает государство, но не менее подло. Одна из важнейших задач, стоящих перед современным государством, – это управление глобализированной экономикой, недопущение деградации окружающей среды, поддержание национальной и международной безопасности, а также квалифицированная, пропорциональная защита демократии и прав человека. Иногда говорят, что государства слишком велики для малых дел и слишком малы для больших. Но если в мире и отдельных странах уже есть организации, готовые решать «малые проблемы», пока еще не создано эффективных международных структур для решения «больших проблем». Усиление Китая и других стран Азии, где роль государства была определяющей в ускорении экономического роста, – еще одно доказательство того, что государство рано отправлять на свалку истории, о чем когда-то мечтали марксисты, или сокращать его до размеров «ночного сторожа», чего так хотят либертарианцы и неолибералы.

Покойный британский дипломат и ученый Адам Уотсон, изучив разные международные системы, однажды заметил: «Державы, способные системно сформулировать и изложить закон, делают это на практике». Похоже, это действительно один из постоянных императивов в международных отношениях, зависящий не от внутренних особенностей государства, а от его относительной силы. Но впервые мы оказались в ситуации, когда не существует какой-то одной доминирующей державы. Любые попытки гегемонии оканчиваются имперским надрывом и перенапряжением. Следовательно, предсказание Анатоля Ливена о том, что «мы быстро приближаемся к такому мировому устройству, при котором на смену американской гегемонии не придет китайская гегемония, поскольку ни одна страна не будет в состоянии выполнять нечто напоминающее роль мирового лидера» со всеми вытекающими последствиями, оказывается весьма прозорливым.


http://www.globalaffairs.ru/number/Izvilistye-puti-progressa-15722