“Новый взрыв «джихадизма»: почему сейчас и что дальше?”

Фото: AP, Bilal Fawzi

Манифестации в поддержку Исламского государства Ирака и Леванта, Эль-Фаллуджа, Ирак

10 июня 2014 года в Ираке произошло событие, приравненное к политическому землетрясению. Угроза появления нового Афганистана в центре Ближнего Востока стала приобретать вполне реальные очертания. В считанные дни террористическая организация «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ), известная в Сирии и Ираке своей особой жестокостью и воинствующим фанатизмом, заняла двухмиллионный город Мосул, второй по численности населения, и объявила о начале победного шествия на Багдад.

Под полным или частичным контролем ИГИЛ оказались три северо-западных провинции страны (Ниневия, Самара, Салах Эд-Дин) или около одной трети территории Ирака. На захваченных территориях от Алеппо на северо-западе Сирии до провинции Диала на востоке Ирака объявлено об образовании средневекового теократического государства под названием «исламский халифат».

История повторяется дважды

Будучи занятым украинским кризисом, внешний мир как-то не сразу адекватно воспринял произошедшее. Террористические акты и вооружённые столкновения на конфессиональной почве не прекращаются в Ираке более десяти лет, а в последнее время вспыхнули с новой силой. Вскоре, однако, стало понятно – на этот раз речь идёт не о каком-то отдельно взятом эпизоде в этом порочном круге насилия. Такой оборот событий, пусть вначале и выглядел как исламистский блицкриг, на самом деле не был столь неожиданным. Тем более на фоне войны в Сирии, где ИГИЛ за последний год превратилась в крупную силу.

По мере новых военных успехов исламистов, развала иракской армии и государственной неуправляемости у международного сообщества возникло множество вопросов: почему такое стало возможным, каков на самом деле военно-политический потенциал этой организации, устоит ли и без того распадающийся Ирак как единое государство, насколько серьёзны катастрофические прогнозы о грядущей перекройке карты Ближнего Востока. Ответы на эти вопросы лежат в нескольких плоскостях. Одни уходят корнями к 2003 году, когда Ирак был оккупирован антисаддамовской коалицией во главе с США, другие связаны с соперничеством крупных региональных держав, третьи с продолжающимся сирийским внутригосударственным конфликтом.

Судьба Ирака, оказавшегося на грани потери государственности и разгорающейся религиозной войны, явилась, теперь и на Западе, новым поводом к тому, чтобы до конца осмыслить последствия американского вторжения в эту страну. Западные политологи всё больше приходят к выводу, что это была «катастрофическая ошибка» предыдущей американской администрации, что именно США несут ответственность за распространение волны воинствующего исламизма по всему региону. Подобно тому, как Суэцкий кризис 1956 года подстегнул подъём панарабского национализма, война западной коалиции против мусульманской страны спровоцировала небывалый влёт радикального ислама, создала условия для укрепления «Аль-Каиды». Поддерживавшийся твёрдой рукой С. Хусейна хрупкий баланс между находившимся у власти суннитским меньшинством и шиитским большинством в одночасье оказался нарушен в пользу шиитов. Свержение режима, стержнем которого было монопольное правление партии БААС, вызвало коллапс всей политической системы. Межконфессиональная вражда быстро перебросилась на Сирию и Ливан на западе вплоть до Пакистана на востоке. В итоге после насаждения в Ираке парламентаризма западного образца эта арабская страна, раздираемая к тому же исторической враждой соседних региональных держав, в первую очередь Саудовской Аравией и Ираном, оказалась на грани распада.

ИГИЛ — «Аль-Каида» 2.0?

В отличие от многих других порождённых «Аль-Каидой» террористических организаций ИГИЛ с самого начала имела чётко выраженную и открыто заявленную стратегическую цель - образование исламского халифата в географически очерченном ареале не только Ирака и Сирии, но и всего Леванта (это историческое название охватывает территорию также Ливана, Иордании, бывшей подмандатной Палестины и даже части Египта). Боевой опыт в Сирии, где боевики ИГИЛ с апреля 2013 года вели кровопролитные бои не только с правительственными войсками, но и с группировками вооруженной оппозиции – светскими (т.н. сирийская свободная армия) и исламистскими («Джабхат Ан-Нусра») - позволил этой организации наработать военную тактику, овладеть искусством выстраивания союзов с суннитскими племенами с использованием материальных стимулов и системы социальной помощи местному населению при условии принятии им жёстких норм шариата.

Эффективной оказалась воспринятая от афганских талибов тактика удержания захваченных территорий. Общая численность боевых отрядов ИГИЛ, по различным оценкам, не превышает 15 тыс., из которых около 2 тыс., преимущественно иностранцев, считаются ударной силой. Армия «муджахедов» далеко неоднородна. Под её флагами сражаются также туркмены и курды, так называемая «накшабандия», бывшие офицеры прошлого режима и даже баасисты. В то время как элитное ядро задействовано в боях, контроль за территорией осуществляется скрытыми ячейками, шейхами местных племён, присягнувшими на верность исламистам.

Организация располагает крупными финансовыми ресурсами. Причём не только за счёт частных пожертвований из фондов государств Персидского залива. Важным источником поступления денежных средств были доходы от контрабанды, грабежей, от выкупов за освобождение заложников, в том числе из западных стран, а также от введения шариатских налогов. С захватом нефтяных скважин на северо-востоке Сирии (провинция Ракка) резервы ИГИЛ пополнились доходами от продажи нефти. Недаром эта организация считается самой богатой из всех ответвлений «Аль-Каиды» и финансово от неё не зависящей. Её активы, по данным западных источников, оцениваются в один млрд. долл. США (Financial Times, June 23 2014 Unrivalled riches help ISIS aspire to role of state). Захват банков Мосула и брошенного иракской армией военного имущества значительно «обогатил» исламистов.

После последних территориальных приобретений ИГИЛ получила трансграничный простор для создания суннитского эрзац-государства в междуречье Тигра и Евфрата, от восточных районов Сирии до северо-западных районов Ирака, где идёт практически свободный переток боевиков и вооружений в обе стороны. Иракских суннитов на помощь антиправительственным силам в Сирии, а сирийских и ливанских шиитов в ряды противников ИГИЛ в Ираке. Если учесть взаимосвязи между Ливаном и Сирией, то можно считать, что внутренние конфликты в этих трёх странах как бы слились в одну религиозную войну между последователями двух главных ветвей ислама – суннитской и шиитской.

Одна из причин столь быстрых успехов исламистов ИГИЛ состоит не только в получаемой ими скрытой помощи извне, в чём Н. Аль-Малики обвиняет Саудовскую Аравию. То, что внутренние конфликты в Сирии и Ираке во многом следствие «клиентской войны» между Саудовской Аравией и шиитским Ираном, укрепившим своё влияние на Багдад, само по себе не новость. За время двух конституционных сроков у власти иракский премьер-министр с присущим ему авторитарным стилем и сильной конфессиональной приверженностью оттолкнул от сотрудничества с возглавляемым им правительством большинство влиятельных суннитских политических и религиозных деятелей, шейхов племён. Именно этим многие аналитики объясняют быстрое расширение сферы влияния ИГИЛ. Исламисты сумели оседлать волну возмущения иракских суннитов монополизацией власти по конфессиональному признаку и заручиться поддержкой местного населения.

Ключевое значение приобретает сейчас курдский фактор. Курды могут стать главной выигравшей стороной. Располагая широкой автономией и собственными военными формированиями (пешмерга) на севере Ирака, они после захвата Мосула исламистами быстро установили свой контроль над нефтедобывающим районом Киркука, который давно является яблоком раздора с центральной властью в Багдаде. Курдское руководство осторожно избегает сепаратистских заявлений, но в последнее время всё чаще даёт понять: если обстановка ухудшится, может быть поставлен вопрос о проведении референдума в Курдистане и в других районах, на которые курды могут претендовать. В этом плане характерно недавнее заявление курдского лидера М. Барзани для CNN: «Ирак распадается. Пора народу Курдистана определить своё будущее …» Конечно, об образовании независимого Курдистана речь пока не идёт, хотя эта цель всегда была и остаётся вековой мечтой курдского народа.

А судьи кто?

Anadolu

Премьер-министр Ирака Нури аль-Малики и Президент Иракского Курдистана Массуд Барзани

Эскалация иракского кризиса бросает новый серьезный вызов всему международному сообществу. В первую очередь это касается США, на которых после ухода из Ирака лежит особая моральная ответственность. Вместе с тем, как и в случае с Сирией, администрация Б. Обамы поставлена перед лицом затруднительных выборов. Здесь ситуация для нее, пожалуй, даже более щепетильная. Возникает вопрос о двойном отношении к терроризму. Режим Б.Асада был объявлен Б.Обамой «нелегитимным», и действия исламистов из ИГИЛ в Сирии не встречали должного отпора. Н. Аль-Малики, хотя и поддерживает тесные связи с Ираном, считается союзником Вашингтона. Но нанесение удара по исламистам в Ираке означало бы прямое участие американцев в конфессиональной войне на стороне шиитов, что сыграло бы на руку террористам. Отказ от поддержки Малики в условиях, когда под вопрос поставлена судьба созданной американцами политической системы, нанес бы значительный ущерб авторитету США в арабском мире, и без того пошатнувшемуся после свержения Х. Мубарака.

С учетом всех этих соображений, США, судя по последним заявлениям Б. Обамы и Дж.Керри (Financial Times, June 23 2014), избрали линию на политические усилия при одновременной подготовке к нанесению ударов с воздуха в случае оперативной необходимости. О прямой военной интервенции речи пока не идет, и такой вариант представляется маловероятным. На данном этапе американцы ограничились направлением группы военных инструкторов в составе 300 человек с миссией оказания помощи иракской армии и сбора разведывательной информации для возможного использования авиации. Дж. Керри срочно прибыл в Багдад с миссией склонить Н. Аль-Малики к формированию представительного правительства «национального согласия», включающего в себя влиятельных суннитских и курдских политических и религиозных деятелей. Это выбило бы из-под ног исламистов базу поддержки на местах. В этом случае военная поддержка правительственных войск со стороны американцев не выглядела бы как участие в конфессиональной войне.

В самом Ираке положение осложняется еще и тем, что удары исламистов были нанесены в тот момент, когда позиции самого премьера сильно пошатнулись. Поэтому дальнейшие сценарии развития ситуации, помимо внешних факторов, будут определяться ещё и тем, каким образом разрешится внутриполитический кризис самой власти. Будет это с Н. Аль-Малики или без него.

Исламистская угроза самому существованию иракского государства напрямую затронула стратегические интересы крупных региональных игроков. От того, каким образом разрешится эта новая проблема, зависит также дальнейшее развитие сирийского конфликта – в сторону обострения или политического урегулирования.

Поиск договорённостей о согласованных действиях идет главным образом между Саудовской Аравией, Ираном и Турцией – тремя соседними государствами, имеющими наиболее сильные рычаги влияния в Ираке. При всем их соперничестве за лидерство в регионе, расшатанном «арабскими революциями», эти государства рассматривают перспективу расчленения Ирака как неприемлемую угрозу с непредсказуемыми последствиями. Похоже, многолетний взаимосвязанный конфликт в Сирии и Ираке достигли такого предела, когда каждая из вовлеченных в него сторон начала более трезво взвешивать баланс выгод и потерь и больше задумываться о возможном ущербе для своих собственных интересов.

Саудовская Аравия выступила в поддержку политического решения на базе формирования правительства «национального спасения» и категорически отмежевалась от терроризма. В рядах ИГИЛ имеется большое количество боевиков, которые со временем создадут угрозу самому Королевству. Еще до исламистского наступления саудовцы и иранцы стали обмениваться сигналами о готовности возобновить диалог по ситуации в регионе. Крайне заинтересованный в успешном завершении женевских переговоров по «ядерному досье», Иран, со своей стороны, проявляет осмотрительность, избегая прямого военного вмешательства. К этому он призывает и США, хотя и принимает меры предосторожности на случай обвального развития событий. Турция также высказалась против вооруженного вовлечения в конфликт на той или иной стороне, в том числе против бомбовых ударов из опасений больших жертв среди мирного населения. Р. Эрдоган прямо заявил: «Поскольку иракская армия покинула свои позиции на севере Ирака, ситуация стала скорее войной между конфессиями, чем борьбой организации ИГИЛ и правительством Ирака. Это суннитско-шиитская война, и мы её не принимаем и не одобряем.»

Резкое обострение и без того взрывоопасной обстановки в Ираке поставило под вопрос существование государства, спешно построенного в условиях иностранной оккупации и по западным конституционным рецептам. Демократические ценности в их либеральном понимании не вписываются в социальную психологию и политическую культуру арабского многоконфессионного и полиэтнического общества. В этом не вина, а скорее беда Н. Аль-Малики, ставшего частью нефункциональной политической системы.

Со стороны внешних акторов видно понимание опасности интервенционистских действий. Тем более в ситуации, когда внутриракский конфликт принимает открыто межконфессионный характер. Опыт «арабских революций» показал правильность позиции России в том, что применение военной силы в мусульманском мире хоть и может принести временный успех, в конечном счете не обеспечивает стабильное развитие на долгосрочную перспективу, создавая очаги новых потрясений.

Что дальше?

В данном случае исламисты из ИГИЛ бросили вызов практически всем вовлеченным в конфликт сторонам, будь то внутри Ирака или вне его. Если отражение исламской угрозы пойдет по пути согласования международных и региональных усилий на базе общих интересов, а такая тенденция начинает прослеживаться, то это могло бы привести к выстраиванию новой региональной конфигурации. В этой системе координат режим Б. Асада может показаться Западу не таким «большим злом» по сравнению с существованием исламского халифата в этой стратегически важной части Ближнего Востока. Полная координация действий США с Ираном в решении этой проблемы вряд ли возможна, но взаимное понимание пределов односторонних шагов, судя по всему, уже налаживается. Для суннитских союзников США в арабских государствах Персидского залива важное значение имеют американские заверения в готовности Вашингтона сдерживать региональные амбиции Ирана.

Составной частью согласованных шагов в этой новой кризисной ситуации являются происходящие именно в это время позитивные сдвиги в отношениях России и Саудовской Аравии. Начавшийся между ними политический диалог на высоком уровне должен способствовать появлению взаимопонимания в подходах к сложному комплексу региональных и международный проблем. В ходе визита в Саудовскую Аравию министра иностранных дел России С.В. Лаврова саудовское руководство подчёркивало «глубокую заинтересованность в существенном наращивании партнёрства Россией».

Российско-саудовское и американо-иранское сближение, происходящее на параллельных курсах, может создать благоприятную атмосферу для восстановления согласованных шагов на ближневосточном треке с акцентом на продолжение поисков политического урегулирования внутренних конфликтов в Сирии и Ираке, тесно связанных между собой.

http://russiancouncil.ru/inner/?id_4=4009#top